10:57
7546
Все вы, когда-то со мной бывшие, стеклись в единый образ. Слились в химеру с разными лицами. С разным цветом волос и глаз - по настроению, видимо. С разными именами, голосами и запахами. Теперь уже не вы, а ты. Ты — удивительная мозаика из моментов.
У тебя тонкие лодыжки и острые колени, ты сидела летом со мной на пороге деревянного дома в чужой белой юбке.
Ты обнимала меня своими длинными руками пьяной, а я терпела жар твоего тела, накладываемый на пекло внешнего мира.
Я помню изгиб локтя и остроту плеч, обманчивую видимость хрупкости. Я помню только одну твою стремительную походку.
Я помню странный чай каждое утро. И по вымершему городу ночные маршруты, полные счастья из веществ. То, как твои глаза поглощали свет нашей с тобой зеленой лампы, точнее, как свет падал туда, где глаз, казалось, нет.
Ты мыла посуду по утрам, стоя в одних трусах и вытирая потом о них мокрые руки.
Ты пела песни разными голосами.
За рулем.
В поезде шептала чьи-то стихи на английском, по крайней мере, ты считала, что это английский.
В чужой фуре, приютившей нас на дороге, подпевала хитам девяностым.
На подоконнике дома, моя окна. Впрочем, тогда ты фальшиво выдавливала мерзкие русские песни. Меня выворачивало, и я спешно дезертировала из дома.
Я помню твои губы. Я помню только твои поцелуи.
Как слезы стекали к носу.
То, как ты заходила за мной на работу. Как рычала всем тем язвам, недовольным обслуживанием, то, что крутилось у меня в голове без возможности выхода. Я помню, это было очень мило.
И, конечно, я помню многоголосый рой из твоих голосов, в унисон утверждавших о том, какая я все-таки скотина. Бесконечные сношения с логикой и моим сознанием.
Да, я навряд ли любила тебя. Я принимала лишь отголоски того образа, что закрепился в моем сознании как единственно верный. И в этом образе я все больше узнаю свою сестру.
И, знаешь, да, я ни дня не любила тебя. Я просто позволяла быть.
Я скучаю по твоей улыбке, без какого-либо желания увидеть ее снова.
Поэтому, пожалуйста, не появляйся больше, не пиши, не приезжай и не вспоминай обо мне никогда. Ни одной из своих составляющих.
У тебя тонкие лодыжки и острые колени, ты сидела летом со мной на пороге деревянного дома в чужой белой юбке.
Ты обнимала меня своими длинными руками пьяной, а я терпела жар твоего тела, накладываемый на пекло внешнего мира.
Я помню изгиб локтя и остроту плеч, обманчивую видимость хрупкости. Я помню только одну твою стремительную походку.
Я помню странный чай каждое утро. И по вымершему городу ночные маршруты, полные счастья из веществ. То, как твои глаза поглощали свет нашей с тобой зеленой лампы, точнее, как свет падал туда, где глаз, казалось, нет.
Ты мыла посуду по утрам, стоя в одних трусах и вытирая потом о них мокрые руки.
Ты пела песни разными голосами.
За рулем.
В поезде шептала чьи-то стихи на английском, по крайней мере, ты считала, что это английский.
В чужой фуре, приютившей нас на дороге, подпевала хитам девяностым.
На подоконнике дома, моя окна. Впрочем, тогда ты фальшиво выдавливала мерзкие русские песни. Меня выворачивало, и я спешно дезертировала из дома.
Я помню твои губы. Я помню только твои поцелуи.
Как слезы стекали к носу.
То, как ты заходила за мной на работу. Как рычала всем тем язвам, недовольным обслуживанием, то, что крутилось у меня в голове без возможности выхода. Я помню, это было очень мило.
И, конечно, я помню многоголосый рой из твоих голосов, в унисон утверждавших о том, какая я все-таки скотина. Бесконечные сношения с логикой и моим сознанием.
Да, я навряд ли любила тебя. Я принимала лишь отголоски того образа, что закрепился в моем сознании как единственно верный. И в этом образе я все больше узнаю свою сестру.
И, знаешь, да, я ни дня не любила тебя. Я просто позволяла быть.
Я скучаю по твоей улыбке, без какого-либо желания увидеть ее снова.
Поэтому, пожалуйста, не появляйся больше, не пиши, не приезжай и не вспоминай обо мне никогда. Ни одной из своих составляющих.